Крыло с уродливо порванной перепонкой и сломанным пальцем — удар шипастой булавы, от которого тифлинг не успел уклониться, — уже не кровит, покрывшись сухой слипшейся коркой, но всё ещё больно жжёт под лопатку, и Шеннар поджимает его к спине, как собака перебитую лапу, вторым всё ещё помогая себе маневрировать. Отскочить, развернуться быстрее, взмахом притормозить, буквально хватаясь за воздух... Рана заживёт. Потом, когда будет время, когда все края можно будет тщательно промыть и собрать стежками, восстановить тонкой работой жреческой магии.  Если присмотреться, на перепонках там и тут можно заметить такие следы — белесые, слегка уплотненные полосы шрамов. Ещё один ничего не изменит. Собственная лечебная магия паладина давно исчерпала себя — остатками влитая в перебитые упавшей балкой ноги мужчины, чтобы он мог хоть хромая, с помощью, но убраться подальше от бушующей битвы.

Хотя куда подальше? Хаос разлился везде. На всех улицах люди тут и там нежданно, мучительно и шокирующе обращались в иллитидов, а культисты новообъявленного мозга-бога и лезущие из всех щелей гоблины никак не улучшали ситуацию. Одно выручало: за рядами врага не было организованной силы, несмотря на власть и приказы надмозга. Все они были каждый сам за себя — в первую очередь. Одна из главных слабостей настолько злых и эгоистичных существ — разобщенность. Ведомые жаждой наживы, крови и страха, они легко могли атаковать своих же и не доверяли никому рядом стоящему. И собравшимся за его высоко поднятым мечом Кулакам, окутанным аурой героизма, было что им противопоставить.

Но сейчас Шеннар снова сражался один. Долг вел его не командовать, а уничтожать. Он мог собрать воедино пошатнувшийся дух борьбы, но толкать его перед собой как тележку точно не стал бы. Только показать пример. Напомнить. Подтолкнуть.
А дальше они сами.

А ещё — над городом взошло солнце.
И вместе с вершиной центрального шпиля Башни Балдурана в глубокие воды залива упал, погибая, ещё недавно ликовавший в своём могуществе иллитидский мозг. Всего ночь продержалось его властвование.
Всего одну бесконечную ночь.

Но с этой видимой всем победой сражение не закончилось — даже если порядком уже иссякло к этому моменту. Сколько людей стали иллитидами по извращающей воле мозга? Меч Шеннара был покрыт серебряной кровью так, что настоящий металл казался под ней тёмными пятнами. Его броня была заляпана серебряными брызгами там, где в нее не въелась бурыми пятнами кровь, чужая и его собственная. При всей ментальной мощи, физически иллитиды были слабы. Их мозг пульсировал буквально под самой кожей, не скрытый даже такой простой предосторожностью, как человеческий череп. Не говоря уже о черепе с рогами...

Тифлинг уже почти не чувствовал собственного тела — боль принятых на себя ударов и наспех залеченных или вовсе игнорируемых ран, боль ноющих от напряжения мышц, всё слилось в один невнятно пульсирующий комок упрямого бытия, из которого он продолжал кусками вырывать силы, потому что иного выхода не было. Он не мог остановиться, не мог прекратить драться, пока жива хоть одна злобная дрянь, позволяющая себе лишать других свободы и воли. И ненавидящий гнев на само существование иллитидов и им подобных был сердцевиной той силы, которую он черпал больше чем из физических своих способностей. Силой клятвы, силой всей идеи своего существования, с которой он всё ещё оголял в ухмылке ряд острых зубов, прежде чем ринуться вперёд — и полоснуть поперёк лопаток, у самой шеи, по спине ближайшего врага, целясь поскорее отсечь голову от тела.

Второй иллитид тут же обернулся — и одновременно с этим Шеннара чуть не снесло волной псионической энергии, заставившей тифлинга пошатнуться, обретя равновесие взмахом хвоста и крыла. Секунду спустя осознав, что прижимает ладонь к лицу, паладин резко отшатнулся, пытаясь избежать захвата щупалец и жилистых сиренево-серых рук. В ноздри ударил резкий запах нежити, щупальца скользнули по волосам, встрёпывая их ещё больше, дёргая неприятно — но не успевая схватить. Поднятые магией мертвецы — мужчина из Кулаков без лица, превращённого чьим-то ударом в кровавую кашу, багбир, пронзённый в спину метательным копьём со сломанным древком, какая-то женщина из мирных со сломанной шеей и мёртвыми глазами — зрелище, холодящее кровь и комком отвращения встающее в горле, но облегченно радующее тем, что из их хватающих рук иллитиду уже не вывернуться, не уклониться от меча Кулака, раз за разом пронзающего тварь, пока она не перестаёт подавать признаки жизни.

Взгляд Шеннара метнулся в поисках источника магии, поднявшей трупы. Дроу. Такая же измученная и потрёпанная прошедшей ночью, как и он сам. Всё ещё на ногах — хотя так же, едва-едва. Тифлинг подавляет желание воткнуть меч меж булыжников мостовой и опереться на него, жалея и без того порядком настрадавшееся оружие — усилием всех мышц заставляя себя подобрать когда-то принадлежавшее Кулаку копьё, и протягивает его женщине, чтобы она могла опереться. Практически уверенный в том, что — как и его самого, — только гордость и упрямство удерживают её от того, чтобы просто рухнуть и уснуть среди оглушительно пустых развалин улицы, ставшей частью поля боя.

— Хорошая работа, — только и комментирует он охрипше, сталкивая слова с пересохших губ. Тяжело. Но он не мёртв, в отличие от многих — и не умрёт от обычной жажды и усталости.