Ролевая игра по мотивам трилогии игр "Baldur's Gate" в сеттинге Forgotten Realms.
Мейракс
Дроу, 158 лет; вышедшая из Подземья, чтобы поймать беглую рабыню и доказать матери и Ллос свою пригодность
Первый крик Мейракс — её мать морщится и вздыхает, прижимает её к груди дрожащими руками; Второй дом Шамата перешёптывается — так является на свет первый ребёнок патриарха; пер-вый ребёнок... Неужели?
Ей позволяют много — балуют и чествуют, в рамках разумного — но уж больно к ним близко; свойственная и привычная дроу надменность и эгоцентричность в Мейракс расцветает особенно ярко, распускается уродливым бутоном на поверхности и пускает корни в глубину естества — когда ей что-то не нравится, она топает ногой и хмурится; когда ей что-то не нравится, на уши встают все вокруг — благо, что не весь Шамат.
Шёпот за её спиной утихает со временем — тем абсурднее, что его причина оказывается примотана к Мейракс не только тугими нитями судьбы, но и указом патриарха. У этой причины есть имя: Барса; бастардка, рождённая рабыней от патриарха ещё до рождения Мейракс. Барса — полудроу низменного происхождения — становится персональной прислугой Мейракс: воспитывает её, нянчит, исполняет поручения и прихоти; Мейракс не то что бы отрывается на «сестре», но и явно не делает жизнь той легче. Она, конечно, к Барсе привязывается — но по-своему, в каком-то смысле жестоко; она воспринимает её, как нечто должное и само собой разумеющееся — Барса всегда была и всегда будет; всегда здесь, чтобы претворить в жизнь любое её пожелание.
Верно?
Когда группа рабов благодаря стараниям Барсы и во главе с ней сбегает из Шамата и из Подземья, Мейракс скрипит зубами от злости. Затем — берёт ей на смену двух рабынь, человеческих женщин.
Буйный чародейский талант открывается в ней очень рано — он рождается из давно живущей в дроу её рода магии Тени. Мейракс оказывается талантливой — она хорошо управляется с бушующей внутри неё магией, и быстро учится новому; в Подземье происхождение её сил вызывает уважение и почитание.
Знамёна Ллос видны из каждой точки Шамата; символику Ллос мать и отец Мейракс носят на груди; иногда кажется, что вместо прожилок радужки их красных и бордовых глаз испещрены микроскопическими паучьими лапами. Здесь это правильно — и Мейракс растёт в этом «правильно», растёт, как и все дроу, среди жриц Паучьей Богини — ложится спать, убаюканная её ненавистью к свету и просыпается, уверенная в непоколебимости её слова. Мать говорит: «это единственно верно», мать говорит: «она тебя видит».
Мейракс это вдохновляет.
Ей нравятся Подземье и Шамат. Она чувствует себя здесь дома, ощущает спокойствие и власть; ничто не может длиться вечно — устами жрицы-матери Ллос говорит, что предатели должны быть наказаны и возвращены «домой»; что их кровью должно обагрить ритуальные алтари. Мейракс хмурится; мать продолжает: «это твоё испытание». Богиня отправляет её на поверхность, чтобы найти Барса'арис, чтобы вернуть её мёртвой или живой (и в таком случае умертвить уже в Подземье). Мейракс не хочется уходить, но хочется показать себя; к тому же, её чародейский талант уже давно нуждается в расширении знаниями поверхности. Мейракс старается найти в этом плюсы и собирает свои вещи. Она знает, что когда вернётся, и отец, и мать, и сама Ллос будут ею гордиться.
Эти мечты разбиваются в прах тогда, когда, уже почти выследив Барсу, Мейракс узнаёт: дома её место было полностью отдано одной из двух её сестёр; мать не ждёт её возвращения, а сестра своё «испытание» Богини уже прошла, явно гораздо более лёгкое, чем оное у Мейракс — а значит, никакое большое будущее ей не предначертано; дом выплюнул её на поверхность — и благополучно её позабыл. От злости алые глаза Мейракс становятся ещё краснее, а всплеск её магии местные принимают за небольшой природный коллапс.
В отчаянии, Мейракс бросает мысль вернуться домой и не убивает Барсу. Чуть позже ей сообщают: у её родителей родился ещё один ребёнок; сын — в Шамате для Мейракс это приговор.
Она чувствует всем нутром, как гневается на неё Паучья Богиня; Мейракс, однако, злится на неё ещё больше.
Навыки и способности: Не очень приспособлена для обеспечения собственной (и чужой) жизни в быту — потому что почти все полтора столетия, что жива, Мейакс привыкла полагаться на рабов и нижестоящих по социальной лестнице. Сообразительна, хорошо играет в кости и драконьи шахматы. Ловко управляется с короткими мечами и боевыми посохами, предпочитает не носить брони.
Неплохо переносит походные условия, но предпочитает комфорт и не любит грязь. Легко (слишком легко) тратит деньги.
Хороша в переговорах, ловко разбирается в людях (и нелюдях), умеет найти подход и придумать компромисс. Когда нужно, довольно обаятельна. Подкована в истории и обычаях дроу, в учениях темных божеств и в этикете.
На короткой ноге с темнотой и тенями ввиду происхождения своего чародейского таланта: умеет, в том числе, перемещаться по теням и принимать теневую форму. Имеет особую страсть к льду и заклятиям, с ним связанным.
Владеет общим, эльфийским, инфернальным языками.
Возможные варианты прочтения имени (в зависимости от акцента): Мейракс, Меракс, Маэракс.
Пожелания к игре: Я — довольно неспешный игрок, на неделе пишу, если позволит работа; по выходным — если во мне ещё теплится жизнь (что бывает далеко не всегда). Люблю любой жанр, лишь бы было интересно. К оформлению постов не привередлива, люблю лапслок и птицу-тройку, но первым часто жертвую во благо атмосферы форума, а ко второму не критична, если нет, то нет. Короче, я медленная и лояльная, вот так. Люблю эмоции.
Нотас редко вздрагивает.
Почти никогда — потому что он не пугается и его не застать врасплох; он редко ощущает страх — а ещё двигается размеренно и спокойно, по-хищному грациозно; он статен, осанист и твёрд, когда стоит, а когда идёт или оборачивается — мягок и плавен. Этому Нотас учится в полёте: в небе земные повадки не только не очень важны, но даже скорее вредны; в небе — всё иначе, и ощущения иные; и Нотас не ждёт, что тот, кто не раскрывал крыльев и не познал мощи небес поймёт это — однако рубленые нервные движения, обусловленные хрупкостью и нервностью людских тел, кажутся ему смешными. Он относится к ним снисходительно — и к людям, и к движениям, — потому что ходить среди них для него означает принимать их; по меньшей мере, до поры, до времени. Как исследователь не испытывает отвращения и нелюбви к исследуемым видам, так и Нотас к людям и их повадкам относится с пониманием (и небольшой извечной ухмылкой). Но не питает к ним любви. По большому счёту, в отрыве от собственного искусства люди представляют для него малую ценность.
Когда баронесса Талана касается его локтя, Нотас чуть ли не вздрагивает.
Он удерживает себя от ненужных импульсов и движений; Маргед Келлах — это становится понятно ещё когда он впервые её видит — являет собой для него ценность немалую.
Как только набросок выскальзывает из его пальцев, Нотас медленно оборачивается — пёс, будто прочувствовав ситуацию, отлипает от него и встаёт на все свои четыре; заинтересованно затихает и словно следит за ним; Нотас кидает на него мимолётный полудружеский взгляд: «что», мол, «тоже интересно, парень?». Потому что самому Нотасу очень, невероятно, безумно интересно.
Маргед пробегается по рисунку глазами — Нотас заинтересованно наблюдает за ней в ответ; он медленно вдыхает и улыбается, прищуривая глаза; у неё двигаются радужки и ресницы, и он отмечает про себя внутри каждое малейшее их колебание. У Маргед волосы светлые, как снег в Талане — и вся она, как этот снег: и её кожа, и её серебристые шрамы; они даже идут ей, эти шрамы — да и могло ли быть существо настолько свирепое, настолько сильное; лютое, как колющий мороз и красивое, как одна из его скульптур — могло ли оно быть без этих шрамов? Человеческая кожа тонкая и нежная, рвущаяся так же легко, как бумага; Нотас думает: «было ли ей больно получать их?». Если и было — ему отчего-то кажется, что она не издала и звука; ещё — ему интересно, какое было тогда выражение у её лица; наверняка от такого волосы её врагов встают дыбом.
Оно, однако, точно было не таким, какое есть сейчас.
Маргед немного смеётся — Нотас усмехается сам и улыбается шире, не размыкая губ; она всё ещё смотрит на набросок — а он смотрит на неё; когда Маргед спокойна — она сама похожа на северное море, холодное и фундаментальное. В таком тонут сразу: сводит ноги, перехватывает дыхание; и всё же, Нотас неспроста Серебряный — северный — дракон. Какой бы ледяной и тёмной не была бы вода, он ещё ни разу не потонул.
— Миледи, — Нотас кивает ей.
Он подходит чуть ближе, так, чтобы ему было удобно что-то показать на наброске.
— Я думаю, что здесь, — он проводит пальцем по штрихам, обозначающим морской берег, — где три стихии соприкасаются друг с другом, в то же время оставаясь подчинены воле Севера, будет наиболее очевидна сила и мудрость, содержащаяся в фигуре Вашего отца.
Он переводит взгляд с наброска обратно на Маргед, и смотрит ей в глаза.
— И потому что там невероятно красиво, конечно, — усмехается он, — и потому что я подумал, что Вам это понравится.
Пёс заинтересованно обходит Нотаса и Маргед по их правой стороне, шлёпая лапами о полы таланского замка; Нотас не забирает рисунок из рук Маргед: всё же, в Талане её слово — закон; и Нотасу нравится это — он с удовольствием ведёт себя сдержанно и чрезвычайно почтительно, и хотя от него сквозит хитростью за километр, он не даёт ни малейшего повода придраться к его поведению — от чего, вероятно, страдает та часть Талана, которая уже имела счастье с ним познакомиться.
Он стоит рядом с Маргед — не слишком близко, но, вероятно, не так, как должен бы стоять приглашённый (пусть и для важной работы) скульптор; Нотас не позволяет себе сократить уважительную дистанцию: Маргед — волчица, и завоевать её доверие — не пустяковое дело; Маргед — волчица, и потому Нотас отказывается играть с ней в игры. Он говорит с ней вкрадчиво и почти всегда с улыбкой, но — не говорит лишнего; он всегда почтительно кивает ей — но всегда же при этом смотрит ей прямо в глаза; Маргед — опаснейший из хищников Талана.
А может, и всего Драйдела — но именно это его в ней и завораживает.
Проходящие мимо слуги замолкают и немного ускоряют шаг; Нотас замечает, как они стараются не встречаться с ним взглядами — и издаёт тихий смешок. Им придётся смириться с его присутствием здесь и придётся его терпеть, думается ему, и ощущение их дискомфорта — столь плотное, что почти что ощутимое в воздухе — доставляет ему в чем-то садистское удовольствие. Они привыкнут: рано или поздно все привыкают; перестают оборачиваться на него или шептаться по углам — просто стараются с Нотасом пересекаться как можно реже; обходят стороной — это если он не утруждается усыпить их бдительность, или же пытаются выслужиться — ощущают, быть может, что он не отсюда. Иногда Нотас забирает таких в Теовирру — и там они являют собой прекрасных рабов; и Нотас относится к ним с определённым почтением — достойным его подчинённых. Впрочем, пока что вопрос о рабах из Врайвена его интересует мало — пока что из Врайвена ему больше всего хочется забрать в Теовирру Маргед.
Он проходит несколько шагов, но так, чтобы не вставать к ней спиной; задумчиво поджимает губы и поправляет перчатку на одной из рук. Возможность поговорить с Маргед представляется ему большой улыбкой фортуны. Впрочем, что есть фортуна, если не ещё одна слуга Хаоса? А Хаос — он обычно к Нотасу благосклонен.
— Вы невероятно похожи на Север, — чуть тише, чем раньше, говорит он, не глядя на Маргед, — у Вас — его глаза.
