На Глубинных тропах никогда не бывает по-настоящему тихо. Даже когда кажется, что вокруг никого на многие мили окрест. Камень глухо ворчит в дальней дали, хоть это и не тот звук, о котором рассказывают гномы, в конце махая рукой на неспособность наземника даже примерно понять их чувство сродства с этим вечным материалом. Собственные шаги отражаются от поверхности. Под толщей где-то копошатся порождения, слишком далеко, чтобы об этом имело смысл беспокоиться, но достаточно близко, чтобы слышать их глухо ворчащий улей, слышать даже не ушами — кровью в собственных венах. И у пустоты есть свой звук, тихая, нутром ощущаемая вибрация огромных залов и проёмов, встречавшихся на пути. Чем ближе к поверхности, тем меньше. Но всё равно никогда по-настоящему не стихая.

Прямой взгляд вперёд, привыкший к темноте; у пояса на длинной бечевке — немного нарезанных в стеклянную емкость глубинных грибов, набравшихся не иначе как от лириума холодного зеленовато-синего свечения, разгоняющего тьму из-под самых ног ровно настолько, насколько нужно, чтобы меньше сбивать шагами камни и спотыкаться на неровностях. Фенор держит голову высоко, слушает темноту — уже который час в дороге, двигаясь на юг. И сколько ещё придётся идти... выманивать нагов кусочками вонючего сыра, соскребать лишайник с камня и поджаривать на плоской сковороде на подземном огне вместе с другими глубинными грибами — теми, что не светятся и не имеют особого запаха. Или — тратить ещё одну огненную руну, когда дорога уводит в сторону от гномьего наследия, или — жевать что-то сырым и на ходу, или — и вовсе обходиться без еды. Скверна в крови, глухая, сильная, подконтрольная, делает всё это проще. Хорошо, что вода всегда найдёт себе дорогу вниз с лежащих над ним высот морозных пиков, даже если приходится тратить время на то, чтобы собрать её морской губкой с камня и выжать во флягу. Хотелось бы, чтобы идти было недолго. Но Махариэль никогда не был в этой части гор и знает лишь примерно, где могут находиться пути на поверхность. Серого Стража не пугает блуждание по ним, он давно привык находиться здесь. Но всё, что может сказать — то, что движется в верном направлении. Чем глуше ворчание порождений, тем ближе поверхность, куда они выбираются в значительно меньшем количестве, чем кишат в сердце троп. Кто бывал здесь, кто это слышал, никогда не будет недооценивать опасность порождений наверху. То, что мы встречаем там между Морами... жалкие отщепенцы, случайно загулявшие в стороне от настоящей Орды. Их много, их бесконечно много — их угроза всегда рядом. Нет и близкой надежды истребить их всех. Но он здесь и не за этим. Уже не за этим. Кровь неудачных экспериментов Архитектора стёрта с клинка. Фенор может возвращаться.

Гул резонанса в каменной толще приближается раньше, настораживая до того, как действительный рокот падающих камней, грохот и стук обвала врывается и разносится по коридору вдалеке. Фенор замирает, вслушиваясь, оценивая — стоит ли отойти назад или риска нет, не заденет; решает последнее. Грохот отгулял эхом и прекратился быстро, оставив куда более слабый и далёкий даже не звук — призрак его... звук свистящего ветра, метели, бушующей над пиками, гуляющий между стен. Махариэль усмехнулся: ну вот, кажется, и выход долго искать не пришлось. Глубинные тропы в этом часто казались живыми: одни туннели рушились, открывая другие, случайные встряски земли открывали расселины и заполняли камнями прежде непреодолимые впадины. На развилке эльф свернул в ту сторону, откуда доносился грохот. Холодное дуновение, а затем и другой, наружный запах воздуха не заставили себя ждать, подтверждая догадку. Надежды его, впрочем, были приглушены реализмом — дырка могла появиться в потолке и там, докуда достать не получится, но...

Почти так и было. Почти, потому что по усыпавшим получившийся склон камням при должной сноровке будет нетрудно забраться наверх. Или спуститься вниз по просевшему полу: обвал затронул сразу несколько уровней ходов. Фенор с удовольствием отметил, что, оказывается, всё это время шёл почти параллельно лежащим внизу гномским ходам. Это был хороший знак — раз они так близко к поверхности, то какой-то из выходов действительно был неподалёку. Дорога была выбрана верно и без этой условной "красной дорожки" из каменных осколков и света наверху, самой природой брошенной к сапогам эльфа.

Но брошено было не только это.

Тело, распростёртое меж камней, поначалу показалось ему мёртвым — лишь через несколько секунд озадаченного взгляда Фенор, еще привыкая глазами к свету, уловил движение дыхания. Надо же. Неудачливый путник, прихваченный обвалом по пути? Или его, этого облома, причина? Чем надо так прогневать горы? Эльф приблизился на разделявшие их пол-десятка шагов и присел на корточки. Удивительно, крови нет, пара ссадин не в счёт, видимых переломов нет, хотя одета женщина легко — неосмотрительно легко для гор. Вся мокрая от стаявшего снега, спутавшиеся слипшиеся волосы, бледная до синевы, притронешься к коже на щеках — холодная. Похоже, много времени провела в снегу. Ещё дышит, но редко — и надолго ли. Может, и сломано где что на самом деле — кто может пережить такое падение с камнями и остаться целым, еще и не в доспехах? — но если умрёт от передвижения, то от холода точно скоро закончится. Огорчаться Махариэлю не с чего в любом случае — поэтому он без особого пиетета подымает неудачницу — или наоборот, счастливицу? — на руки. Брр, если уж ему холодно к её одежде прикасаться, то каково ей в ней? Ещё и на холодном камне. Сколько она тут пролежала? С момента обвала прошло, наверное, с четверть часа.

Если она верует в Создателя, то пусть помолится ему, когда очнётся. Потому что надо быть богом, чтобы создать для кого-то такую массу возможностей. Фенор усмехается и, с минимальной предосторожностью придерживая свою ношу, принимается сноровисто спускаться вниз, туда, где сквозь крутую воронку пролома, усеянного осколками камней, видно теплящееся свечение гномских руин. Наверху темно, снежная вьюжная ночь или поздний вечер, и ему самому не особенно хочется туда выходить, не отогревшись хорошенько у лавовых каналов.

Далеко уйти не удаётся, проход внизу перекрыт каменной дверью и решётками, возле которых — останки неведомых защитников или беглецов, как знать; оплавленные гномские доспехи с пробитыми дырами, иссохшие тела в них, брошенные щиты, вонзенное в щель копьё. Вот копьё пригодится — будет где одежду повесить. А пока — сбросить с плеча рюкзак, скатку спальника расстелить на тёплых сухих камнях в паре локтей от канала медленно текущей лавы, рыжий свет от которой согревающе заливает коридор, лишь самые верха стен в полумраке: от близости поверхности и холодного воздуха из обвала лава не так быстра и горяча, как в настоящих глубинах. Несколько камней, попавших в канал, заставляют её выходить "из берегов" и тонкими струйками медленно находить другую дорогу; по пути сюда пришлось прыгать по валунам, чтобы не наступить в опасный жидкий огонь. Но на этом пятачке они в безопасности — и, что самое главное, в тепле. Но тепла этого достаточно только тем, у кого уже есть своё. А женщину в лавовый канал погреться не сунешь. Придётся по-другому.

Фенор стягивает с полуживой жертвы капризной природы куртку, брюки, рубашку — отмечая между делом, что всё это хорошего кроя, из плотных и ровных дорогих тканей, не заношенное. С достатком, значит, да и по немногим вещам, что при ней остались, то же можно рассудить. Ему без разницы, эльф просто складывает всё снятое, что не на просушку, к отставленным в сторону сапогам. Кошель, поясную сумку, ремни. Крепеж на куртке напоминает что-то — она носила посох? Маг? Это могло объяснить, как она умудрилась на поломаться при падении. Не важно. Дыхание её почти пропадает, даже близость лавы и тёплый воздух не в силах побороть долго въедавшийся в плоть и кости мокрый холод. Махариэль разоблачается следом, донага, складывает легкий доспех с грифоньим наплечником рядом с другими вещами, переступает босыми ногами по теплому камню, теснит её на спальнике, тормошит, обнимая. Женщина молода и хорошо сложена — и кожа, если б не была такой почти липко-холодной, была бы нежной: ни шрамов, ни иных следов тяжелой жизни. Да и мышц почти никаких, вряд ли ей приходилось много ходить пешком. Дважды вопрос, что она забыла в горах. Путешествовала с кем-то? Как оказалась под обвалом? Ну да коль Создатель и правда с ней, сама расскажет. Эльф усмехается, гладя крепкие округлые груди с мучительно сморщенными, тёмными сосками, мягкий живот её и бёдра — безвольная, всё ещё без чувств, бледная, холодной кожей к его живой и горячей... ничего приятного поначалу, но тепло дыхания и обнимающих рук, марево припекающего воздух лавового потока за спиной постепенно делают своё дело. В какой-то момент ему кажется, что дыхание её запало слишком уж надолго, и следующего вдоха не будет; Фенор прикасается ладонью к её щеке, чуть похлопывает, встряхивает:

— Эй, ну давай. Не дури. Дыши давай, что вздумала. Ды-ши, — пальцем из баловства оттягивает нижнюю губу, кажется, едва начавшую быть не такой синей, как прежде — или то просто свет огня? — приникает ртом ко рту, вталкивает воздух своим выдохом, не особенно тщательно, но этого хватает, чтобы мышцы коротко дрогнули, и путница снова медленно потянула дыхание на себя. Вот так, и правда становится легче — сердце бьётся чаще, чем раньше. По-прежнему держа её голову на своём предплечье, прижимаясь близко, Фенор рассматривает её, приподнявшись на локте, усмехается чему-то своему. Любопытство о том, что будет, когда она отогреется достаточно и очнётся, не оставляет его фантазию в покое. Это не важно, впрочем, лишь бы буянить не вздумала. Жива осталась и ладно, больше ему ничего особенно и не нужно — одна только внутренняя верность стремлению не поддаваться разрушительному влиянию скверны. Жить. Сохранять жизнь там, где это возможно. Он не радуется, нечему, но чувствует себя довольным.

И не ограничивает себя в мелких причудах, наитиях желаний, которые в жизни нет смысла откладывать на потом — наклоняется, целует, пробует мягкость заметно потеплевших пухлых губ, притягательных, приятных; облизывает свои, но никак не продолжает, сравнительно равнодушно продолжая наблюдать и изучать. Ничего особенного, обычный живой интерес, тяга к познанию, которой невольно набрался рядом со своими... рядом с теми, кого называл братьями. Или не называл никак, потому что не было в языке такого слова, чтобы отразить эту связь. А женщина вздрагивает, тихо постанывает в руках — её тело наконец-то само начинает пытаться наладить теплообмен. Озноб сейчас — хорошее дело, нужное, признак борьбы. Фенор обнимает её крепче, дышит на щеку и шею, терпеливо ждёт, смотря в никуда над её плечом. Чего-чего, а терпения у него много. Как и времени..